Дежурства в патруле в Кантемировской дивизии

Господа читатели! Сегодняшнее моё повествование коснётся событий, произошедших со мной в ночь с 16 на 17 октября 2016 года во время несения внеочередного т.н. дежурства в патруле в Кантемировской дивизии, охраняющем груды металлолома на территории парка боевых машин (БМ) 12-го танкового гвардейского Шепетовского полка им. П.П. Полубоярова.

Всё началось со спонтанного назначения на роль бессонных жертв и ночных узников территории парка БМ третьим по одиозности существом в звании прапорщика — командиром Хозяйственного взвода — меня и горбатого дурачка-сослуживца Миши (негласного любимчика упомянутого прапорщика).

Задача была проста: никого не подпускать к автохламу на протяжении суток, потом прапор, лукаво улыбнувшись, сказал, что якобы после оговорённого времени подкинет на пост другое мясо, которое займёт наши места. Я гордо подчинился с шаблонным словом

«Есть!»,

но, говоря по правде, мне было абсолютно до фонаря на его приказ относительно функций патруля по одной простой причине. Я согласился исходя из своей усталости, приобретённой в течение нескольких бессонных ночей в нарядах по роте, в т.н. «кантемировских ночах», проведённых на территории у столовой с метлой, ведром и прочей ненужной мне как водителю по военно-учётной специальности фигнёй, глотая пыль, пеленой затягивающую сонные глаза.

К слову, тот молодой прапор вообще не был моим прямым начальником, ибо по штату числился я не в ХозВзводе, а во Взводе подвоза боеприпасов, и я мог с полной уставной правотой послать его к лешему. Однако на тот момент этот факт не носил для меня принципиального значения, и с закатом я и мой горбатый сослуживец уже находились возле железных развалин, по форме кузова смутно напоминающих офицерскую полевую баню, хлебовозку, водовозку с цистерной, грузовичок с неработающей паровой установкой и ещё два каких-то непонятных мятых ГАЗона с раскуроченными рамами. Я лично вообще не собирался никоим образом охрянять это железное го.но — катись оно всё колбаской по малой Спасской, цена этому металлолому вся вкупе по большей мере тысяч пять советских рублей, даже если сдать в цветмет, а я тут должен голову подставлять и подвергать себя неоправданному риску за эту бесполезную рухлядь.

Я в тот момент грезил лишь мечтой отдохнуть если не физически, то хотя бы морально, собраться с мыслями и провести хотя бы ночь, не лицезрея разъярённых смуглых рож и не присутствуя на ночных экзекуциях, осуществляемых неадекватными прапорщиками и их дерзкими прихвостнями-контрактниками в ротной канцелярии.

С товарищем по несчастью договорились дежурить по 4 часа — по очереди. Как самоотверженный и излишне уступчивый солдат, я решил маяться дежурством первым, таким образом, мы избежали жребия. Мишаня залез в скрипучую кабину, захлопнул с эхом на весь автопарк увесистую дверь древней проржавевшей махины и свернулся калачиком, прикрывшись рваным армейским одеяльцем. Некоторое время он стонал и бормотал что-то невнятное, а потом до моего слуха донеслись явные длинные звуки храпа. Товарищ задремал сном младенца.

Мне же стало невыносимо тоскливо и скучно. Вам не понять, каково это: в вечерней темноте в компании бездушного железа провести, как мне тогда казалось, бесконечные четыре часа. Время тянулось беспощадно медленно. Как только я не пытался себя развеселить… сначала я просто бегал вокруг «охраняемых» машин (змейкой, кругом, восьмёркой), потом танцевал твист под свист октябрьского ветра, затем сплясал казачка, отчеканивая берцами по обхарканному асфальту. Так прошло два часа.

«Что же делать оставшееся время?»

— задумался я, отдышавшись и поправив китель после очередной пляски. Ответ сам осенней бурей вломился мне в мозг: Петь! Я же ещё умею петь! Началось самое непредсказуемое — я начал прохаживаться вдоль колонны автохлама, запевая во всю глотку репертуар Муслима Магомаева, ВИА Весёлые ребята, ВИА Добры молодцы, чернокожей вокальной группы «The Platters», дуэта «The Righteous Brothers» и прочих неизвестных современной молодёжи исполнителей. При вокальном исполнении забытых хитом я с чувством и поднятым настроением излил все эмоции, аккумулировавшиеся у меня за лето и первый месяц осени, проведённые в этой преисподней.

Сон товарища был поистине непробиваем, и он ни на минуту не проснулся от моего песнопения. Холодный мёртвый металл и старое советское лобое стекло были прекрасными звукоизоляторами.

Моё сольное выступление прервал чей-то грубый и противный голосок, доносившийся с вышки на окраине территории парка. Какой-то придурок-часовой (или караульный, хрен их там разберёшь в этом бедламе) в приказном тоне повелевал мне заткнуться, на что я ответил звонким свистом и гордой демонстрацией среднего пальца сначала правой, а потом левой руки. Тот пригрозил выстрелить, а я отчаянно воскликнул:

«Давай, сделай одолжение, не пожалей патрона. Только не промахнись. В голову! В голову стреляй!»

и указал себе на висок. Часовой подёргался, повращался вокруг своей оси, замолк и отвернулся, далее никаких активных действий оный не совершал. Голос у меня тем временем слегка подсел, связки расслабились. Взглянув на часы, я обрадовался — пришло время дежурства второго «патрульного». Я по-молодецки перемахнул через высокий капот старенького зелёного ЗИЛа, с заметным усилием на ручку открыл наполовину облезшую от краски дверь, уселся рядом со спящим товарищем и принялся его тормошить и объяснять, мол, пора на пост, время его настало уже. Поначалу спросонья Мишка меня неправильно понял и даже испугался чутка спросонья, а потом, прозевавшись, потянувшись и проматерившись всё-таки вылез, попёрдывая, из согретой тёплым дыханием кабины навстречу прохладному ночному осеннему ветру. Он начал совершать обход. Я жутко устал и даже не заметил, как вырубился.

Ох как суров солдатский рок и как же он несправедлив! Свои четыре часа я, к превеликому разочарованию, так и не выспал. Из состояния сна меня выдернул невыносимо яркий свет, направленный мне прямо в лицо сквозь дверное стекло, к которому я невзначай прильнул щекой, погружаясь в состояние сна. Далее события развивались крайне непредсказуемо и нелогично. Не успел я раскрыть глаза, как по ту сторону двери кто-то резким ударом по ручке открыл дверь и я, толком не проснувшись, потерял равновесие и вывалился на жёсткий асфальт.

Я не успел подняться на ноги, ставшие в то мгновение будто ватными, как меня начали избивать ногами и прикладами, приговаривая грубым басом какие-то гадости. В течение этого мучительного процесса я лишился половины зуба. Продолжалось избиение непрерывно в течение порядка 10-15 минут, которые, как ни странно, показались мне вечностью. Кряхтя от боли я поднял лицо, подбитыми глазами попытавшись разглядеть моих агрессивно настроенных супостатов. Их было пятеро, один из них — офицер с красной повязкой с некой надписью на руке. Как я позже дотумкал, это был никто иной, как начальник караула со своими цепными псами.

За их спинами валялся без сознания мой товарищ по патрулю со спущенными штанами и краснющей задницей, в нижней части его кривой спины отчётливо багровел свежий синяк. Двое подняли меня за шкирку, как щенка, и пару раз вломили мне в поддых прикладом АК- 74. Признаться, я уже думал прощаться с жизнью и каяться во всех совершённых при жизни грехах. Но не тут-то было. Офицерчик маниакально улыбнулся деловито заметил, обращаясь к подчинённым:

«А этот щенок живучий. Смотрите пацаны, он даже не вырубился от побоев. Придётся донести до него на словах суть службы».

Через минуту я, стоя на четвереньках и не имея физической возможности встать в полный рост выслушивал резкую критику в свой адрес. Некоторые фразы с той поры я запомнил до конца своих дней, как то:

«Жизнь твоя — грошь ломаный»; «Дома тебя не ждут, никому до тебя нет дела»; «Тебя должны зарезать, а мне за это дадут 10 суток отпуска»; «Ты, мразёныш, слишком дофига живёшь»

и прочие мерзости в этом духе. Сквозь пелену боли я пытался объяснить своему обидчику суть нашей боевой задачи, мол, находимся мы здесь по поручению прапорщика такого-то, несём действительную службу в патруле, но тому не было абсолютно никакого дела до моих оправданий. Он, видимо, по натуре своей был садистом и неисправимым подонком. В заключение мне нанесли два финальных удара тяжёлыми берцами в подрёберную область и я без сил упал, всем телом прижавшись к холодному асфальту.

Когда я очнулся, этих «однопллчан» рядом уже и след простыл. Рассвело. Поднявшись на ноги и отряхнувшись, я оглянулся, и взор мой уловил моего товарища, выходящего из-за широкого и высокого бетонного помещения и застёгивающего ширинку. Не успел он подойти ко мне, как я уже задал вопрос:

«Что за фигня вчера произошла? Ты куда смылся с поста?».

Миша пожал плечами и своим тихим фальцетом пропел:

«Мне отбили почки, и ещё у меня теперь не будет детей».

Дальше он, стесняясь и краснея, рассказал, как после очередного обхода псевдотехники отошёл по большой нужде за территорию сектора, где его в самый ответственный момент дефекации взяли с поличным караульные и, особо не церемонясь, принялись, во всех смыслах этого выражения, выбивать из него весь кал. Он не успел закончить свою «весёлую» историю и заплакал, пустив по пухленькой щеке скупую мужскую слезу. Мне стало не по себе, и я прекратил бессмысленный допрос.

В том патруле мы провели трое суток, потом про нас чисто случайно кто-то из роты напомнил старшине на вечерней поверке. Тот медвежьей походкой припёрся в парк ПБ и пинками, сопровождающимися практически непрерывным потоком отборной ненормативной лексики, погнал нас сначала на территорию, а затем — назначил в наряд по роте, как он заявил, вне очереди. Хотя понятия «очередь» применительно к наряду в Кантемировской дивизии не существовало вовсе, так как любой наряд в 99% случаев назначался рандомно или же в зависимости от личной неприязни к конкретным военнослужащим-срочникам. Такая вот занятная история одного вечера из моей незабвенной срочной службы.

Автор: Алексей-Дембель